Случай под Кромами. Как князь Потёмкин отбился от орловских разбойников

От орловских грабителей терпели не только богатые путники, но и бедный люд. Но иногда бывали случаи, когда нелюдям приходилось своими жизнями расплачиваться за лихие дела. Об одной из таких историй, произошедших под Кромами, этот рассказ.

Отправили на войну

Во второй декаде января 1771 года Григорий Александрович Потёмкин, титулованный в будущем светлейшим, а затем и князем Таврическим, а пока камергер двора её Величества Российской императрицы, мчался в расстроенных чувствах на юг, к Дунаю, в оставленную на период отпуска подначальную ему кавалерийскую бригаду.

Мысли путались. Из яростно—возбуждённого состояния он внезапно впадал в чёрную меланхолию, угрюмо обгрызая ногти на руках. Причиной душевного смятения была императрица Екатерина Алексеевна, при всех весьма обидно изгнавшая его из двора, на шумном рауте при многоцветном скоплении приближённых язвительно бросив: «Генерал! Коли вой—на идёт, вам следует о подвигах помышлять, а вы без моего соизволения ко двору явились. Повелеваю вам вернуться к делам батальным».

Покидая дворец, Потёмкин рвал и метал: так непростительно обойтись с ним, и это в благостную пору, когда он привёз радующие сердце победные реляции о разгроме турок при Ларге и Кагуле!

В Орёл он въехал в половине третьего пополудни. Серый, утонувший в сугробах городок, с возвышающимися над невыразительными постройками куполами разбросанных тут и там церквей, не вызвал у него особого интереса, и он поспешил продолжить путь. На первой от Орла яме, при перезакладе лошадей, Потёмкин почувствовал, как голову начинает сверлить очередной приступ мучительной боли — результат перенесённой несколько лет назад горячки и неправильного врачевания хвалёным знахарем Ерофеичем, лишившим своими снадобьями зрения на правый глаз и сделавшим регулярными невыносимые головные боли, которые нападали с наступлением темноты, вонзаясь в затылок и сверля лобную кость. Чтобы хоть как—то облегчить страдания, Потёмкин по привычке достал из дорожного баула уже начатый флакон дорогого одеколона и оставшуюся половину выплеснул на всклокоченную голову, с силой втирая жгущуюся жидкость в виски и затылок.

Ночь чёрным маревом опустилась на почтовый тракт. Через оконца возка уже не виделось ни зги. Но путевая жизнь продолжала идти своим чередом, о чём свидетельствовали проносящиеся мимо экипажи.

Кромы встретили многочисленными коптящими кострами с противочумными бочками со смолой, дёгтем и чанами с уксусом. На яме объяснили, что в соседнем Брянске уже свирепствует чума. Несмотря на поздний час, Григорий Александрович, опасаясь заразы, не рискнул оставаться на ночлег и, вытребовав свежих лошадей, покинул растревоженное селенье.

Ночная вьюга

От Кром отъехали вёрст пятнадцать. Вязкая темнота, мерное движение, утомлённость от неподвижного сидения ввергали в дремотное состояние. Наслышанный о лихих разбойных традициях Орловского края, проверив оружие, запахнувшись плотнее в просторную шубу, Потёмкин задремал.

Проснулся он от резкого стука в дверку его дормеза и сквозь завывания, невесть откуда взявшейся вьюги прорезался голос ямщика: «Барин, дороги нетути. Ехать дале никак нельзя. Надоть переждать пургу тута».

Лошади стояли перед глухим высоченным забором. На стук ямщика вышел мужик с фонарём. Услышав просьбу о постое, махнул вознице в сторону от дома: «Ехай туды, вниз, упрешься в баню; тама уже есть человек. Да и вам, барин, приятель сыщется», — хрипло выговаривал он, провожая Потёмкина по узкому гулкому коридору. В светёлке, растянувшись на матрасе, дремал укрывшись тулупом какой—то малый, очевидно тоже застигнутый ненастьем. Проснувшись от шума, он поднялся, приветствуя нового постояльца и помог выбраться из шубы, поставив к столу вещи прибывшего. Представился:

— Меня Фёдором Лобовым кличут. А тебя?

— Зови попросту Григорий. Родом из Потёмкиных буду, поддай—ка жару, — кивнул он на печь, согревая дыханием сложенные лодочкой ладони.

Пока Фёдор засовывал в топку берёзовые поленья, Потёмкин достал из баула толстую свечу, приладил на столе, затеплил. Жёлтый язычок пламени разорвал темноту.

— Вот так—то веселее будет, — удовлетворённо хмыкнул Григорий Александрович.

— И то, — согласился Фёдор, — поспокойнее. Сколь я тута обретаюсь, душа места не находит: гнетёт что—то, прям жуть. Нехорошо здесь.

Западня

Шорох у двери заставил их оглянуться: в дверном проёме тенями выросли две фигуры — хозяина и работника.

— Вот, ещё тюфячок вам принесли, — кашлянул хозяин, и сдвинув вплотную обе постели, аккуратно подровнял изголовья. — Так вам тепле будет.

После чего, хозяин и работник растворились в темноте.

Да, ну и рожи, — произнёс Потёмкин — Ну, что, набьём утробы — да и на боковую, так, что ль? — предложил он товарищу.

Из сумки Григорий Александрович выложил ветчину, сардинки, оставшуюся половину жареного гуся, купленного ещё во Мценске, бережно поставил серебряную фляжку с водкой.

—Ух ты, — восхитился Фёдор богатству стола. — Ну, мои припасы попроще.

Из походной торбы извлёк сальце солёное, головки лука и чеснока, рыбку вяленую и копчёную. С удовольствием выпили по первой, воздав должное доброй закуске. Фёдор с удивлением повертел в руках диковинную фляжку, обитую красным сафьяном:

— Такие только у господ имеются. Слышь, ты барин, что ли?

— С чего ты взял? А фляга—то... В Смоленске на ярмарке купил. Давай по второй.

С аппетитом выпили по второй. Но от третьей Фёдор наотрез отказался:

— Не, не... Не уговаривай. Не могу. С души воротит.

Укладывались под неумолчный свист пурги с хлёсткими залпами снежной крупки по окнам и стенам. Потёмкин поворочался на хрустящей соломе, выбирая позу поудобнее, и вскоре крепко заснул. А Фёдор уснуть никак не мог. Ворочался с боку на бок, слушая метельные всхлипы и стоны мрачного дома. Перевернувшись в какой уже раз, подгрёб под изголовье развалившийся край матраса. «Что за чертовщина?» — в полу сквозь узкую щель неплотно пригнанных половиц пробивался тусклый свет. Парень сдвинул в сторону весь тюфяк. Меж двух досок во всю длину пола был просвет, только в середине что—то вроде двух полосок преграждало путь свету. Фёдор приник к щели, пытаясь рассмотреть, что там внизу, но свет исчез. «Что за дьявольщина», — тревога охватила всё нутро. Обострившимся чутьём почувствовал, как прямо под ним, там, где полоски давали тень, что—то, царапнув, еле слышно заскрежетало. Вдруг страшная догадка обожгла мозг. Мгновенно он понял всё. Резко сбросил с безмятежно спящего товарища шубу, рванул его с лежака, отползая дальше на середину комнаты.

Не успел Потёмкин прийти в себя, как часть пола, на которой они лежали считанные секунды назад, обрушилась вниз, поглотив в их лежаки и шубу Потёмкина. Григорий в бешенстве вскочил, шёпотом скомандовал: «Шпагу в руки, быстро! Достань пистоли из сумки. Если их двое мой первый; твой второй!»

Обнажив клинки, они стали по обе стороны двери. Послышалось шарканье нескольких ног. В проёме блеснул жёлтым светом фонарь. Потёмкин с силой ткнул шпагой поверх огня, выдернул клинок и тут же сделал очередной выпад. И мгновенно, тигриным броском перепрыгнув через упавшего, Фёдор вонзил свою шпагу в тёмную массу второго человека. Потёмкин подхватил фонарь с мерцающей, но ещё горящей свечой, высветил жуткую картину. Схватившись за грудь, неподвижно валялся в луже крови хозяин, корчась от боли, шевелился работник.

— Прикончи его, — приказал Григорий Александрович.

Фёдор, оттянув руку назад, что было силы воткнул сталь в левый бок, и тот, рухнув, затих.

Зашли в соседнюю каморку, где их взору предстал механизм, с помощью которого отбрасывалась часть пола. При помощи рычага, жирно смазанного салом, засов вытаскивался и пол откидывался как створка ворот.

В чёрных сенях отыскали открытый люк и крутую лестницу, ведущую в глубокий подпол. Спустившись, оказались в обложенном камнем широком двухсаженном колодце, больше напоминающем склеп. Снизу торчали вцементированные в пол штыри, на остриях которых повисли матрасы и потёмкинская шуба.

— Сколько здесь погублено людей? – ахнул Фёдор.

Да, это ясно, мы не первые, — согласился Григорий Александрович, забирая своё одеяние.

Поднялись наверх. Проходя через хозяйские апартаменты, Потёмкин кивнул на ложе разбойника:

— Прихвати—ка с собой тюфячок.

— Зачем? — не понял Фёдор.

— На растопку.

— А—а—а. Сгодится, — ухмыльнулся парень.

Оказавшись у себя, Потёмкин отдал команду быстро собираться в дорогу. Спешно упаковали вещи, оделись. Вытащили из тюфяка солому и зажгли её огарком свечи. Взметнулся рыжий столб огня. Отыскали баню, а там и своих ямщиков. Растолкав, приказали немедленно запрягать. Пурга тем временем унялась.